Алехандро Гонсалес Иньярриту: «Ты не можешь остановиться»
Сеньор Иньярриту, должен ли режиссёр проживать свои фильмы?
Я думаю, что каждый фильм в той или иной степени — это продолжение тебя самого. Без исключений. Все фильмы, которые я снял, — это части меня. Иногда мне кажется, что границы между фильмом и реальностью начинают размываться. Темы, которые я поднимаю в кино, внезапно начинают окружать мою реальную жизнь. Со мной это происходило не раз.
С какими фильмами особенно?
На этот раз, с Выжившим. Физичность темы буквально стала частью нашей повседневности. Вода была ледяной, однажды мы снимали при минус сорока. То, что испытывали персонажи, становилось нашей реальностью — физическое состояние героев сливалось с нашим.
Почему вы были так одержимы съёмкой в таких условиях?
Я был по-настоящему счастлив оказаться в дикой природе, вернуться к истокам кино, когда всё происходило по-настоящему, в реальных местах. Без декораций, без цифровых миров. Настоящие природные условия, естественный свет… Для меня очевидно: как бы ни был хорош компьютер или художник-постановщик, ничто не сравнится с реальностью.
Почему?
Не только из-за красоты и сложности природы, но и из-за того, как она влияет на состояние всех, кто делает фильм. Это проникает во всё. Я обожаю такой опыт. Одиссея создания фильма становится самим фильмом. Мы стали как те самые охотники-трапперы. Это было потрясающе. Эмоционально, физически — колоссальный опыт.
Это напоминает мне “Агирре, гнев Божий” Херцога, где он верил, что суровые условия съёмок в перуанских джунглях проникнут в само кино.
Да, Агирре Херцога, или Фицкарральдо — это однозначно на меня повлияло. Или Дерсу Узала Куросавы. Или даже Апокалипсис сегодня. Эти фильмы о человеке против природы. Где пейзажи становятся выражением внутреннего состояния героя. Я обожаю такое кино.
Но съёмки в таких условиях изматывают. Во время “Агирре” Херцог и Клаус Кински чуть не поубивали друг друга от стресса.
Да, как только ты оказываешься там, понимаешь, что всё будет в десять раз сложнее. Этот фильм — результат наивного решения. Я пошёл на это вслепую. Ты отказываешься от комфорта, и каждый день — борьба. Это как скалолазание: ты уже на отвесной стене без страховки, и любой промах — ты сорвался и погиб. Именно такое чувство сопровождало нас каждый день.
Звучит ужасно.
Иногда страшно осознавать, насколько я безумен. Всё могло пойти не так. Каждый день были новые вызовы. Ты становишься существом, порождённым своей работой. Иногда ты бог, а иногда ты просто создание, выживающее в своей же вселенной. Финансовые ставки, масштаб проекта, высокие стандарты — мы были в ловушке. Я сам себя в неё загнал. Я не мог отступить. Если бы не закончил, или не закончил так, как хотел — это был бы крах. Это марафон: ты не можешь остановиться, ты должен добежать. Даже если уже теряешь сознание — должен дойти до конца.
Наверное, ваша карьера тяжело сказывается на браке.
Надеюсь, мы не разведёмся в ближайшее время! (смеётся) Это тяжело. Кино забирает у тебя слишком многое. Ты надолго выпадаешь из жизни, отдаляешься от тех, кто тебя ждёт — и это одна из самых тяжёлых сторон.
«Такое кино больше не снимается — потому что у руля теперь только финансисты, и их единственный интерес — прибыль».
И при этом вы уже работали над “Выжившим”, когда получили “Оскар” за “Бердмена”. Может, стоило сделать паузу?
Я как будто пробежал два марафона подряд — надо остановиться. Если честно, у меня даже не было времени осознать, что произошло с Бердменом! Странное чувство. Думаю, мне нужно пару месяцев просто отдохнуть и понять, что вообще случилось с моей жизнью за последние два с половиной года. Обычно между фильмами я беру два-три года. Единственное, о чём могу думать сейчас, — это отдых. На три года. Я действительно в нём нуждаюсь.
Чтобы снять такой масштабный фильм, нужен меценат вроде Арнона Милчана, профинансировавшего и “Бердмена”, и “Выжившего”?
Однозначно. Тут нужен человек с вкусом, с безумной страстью, с любовью к искусству — и немножко сумасшедший (в хорошем смысле), чтобы всё это стало возможным.
А все остальные слишком зациклены на деньгах?
Да. Поэтому такие фильмы и исчезают. Сейчас все — это финансисты, и они здесь только ради прибыли. Когда всем движет только выгода, кино превращается в товар. В нечто удобное, не раздражающее, с максимально широкой аудиторией… И это опасное состояние. Всё ради прибыли. Я не наивен — раньше тоже так было. Но сейчас — как никогда.
Если оглянуться назад: вы бы снова решились снимать “Выжившего” именно так?
Я ни о чём не жалею. Всё, что я прошёл, того стоило. Я очень горжусь этим фильмом. Но я бы не стал делать это снова. (смеётся) Это было слишком тяжело. Физически, эмоционально — на грани выживания. Иногда я оказывался в ситуациях, где было по-настоящему трудно…
Что даёт надежду в такие моменты?
Иногда ты теряешь веру. Понимаешь, что всё уже никогда не получится так, как ты мечтал. Но продолжаешь. И вдруг — один маленький поворот, и всё выстраивается. Когда день за днём всё идёт не так, руки опускаются, но ты не сдаёшься… и вдруг это происходит. Это почти что трансцендентный момент.
