Альфи Аллен: «Это как пытка каждую ночь»

Мистер Аллен, каково это — раздеваться на сцене перед публикой?
(Смеётся) Раздеваться в театре, мне кажется, совсем не то же самое, что в кино. Многие говорят наоборот — но мне лично комфортнее делать это именно на сцене, в театре.
Почему так?
Не знаю. Наверное, потому что… хотя в театре вроде Trafalgar Studios немного иначе — там зрители совсем близко. Но на большинстве сцен, где я играл, например, в Эквусе, зрительный зал просто не видно. А в том спектакле обнажённость была полностью оправдана: она подчёркивала уязвимость моего персонажа в тот момент. Так что, по большому счёту, это даже оказалось чем-то освобождающим.
И, скорее всего, это не попадёт в интернет.
О, ещё как попадёт! Нет-нет, точно попадёт. Но, знаешь, мне всё равно. У меня достаточно крепкая кожа. Сцены из Эквуса точно утекли в интернет, сцены из Игры престолов — само собой. Но я и не питал иллюзий: сериал изначально имел огромную аудиторию, даже ещё на стадии книг. Так что меня больше волнует, комфортно ли мне в моменте. А если кому-то хочется порыться в интернете и порассматривать фотки моего хозяйства — ну что ж, людям, видимо, это нравится.
«Мне нравится, когда в тебя ударяет эта нервная энергия… Она как будто вливается в вены, и ты можешь использовать её в игре.»
Ты потом гуглил себя после Эквуса?
Да ну! (Смеётся) Честно — да, гуглил себя, не буду врать. Но не искал именно такие фотки — ни за что. Мне вообще нравится играть в театре, потому что я люблю спонтанность, безусловно. В прошлом году я играл персонажа, который был абсолютно не в курсе, насколько дурацкие вещи он творит — и в этом, по-своему, кайф. Быть таким всё время, не париться о мнении других. Мне нравится, когда партнёры на сцене бросают тебе неожиданные штуки. Мне нравится эта нервная энергия… она как будто вливается в вены, и ты можешь использовать её в игре.
Я читал, что ты решил стать актёром именно после спектакля. Это правда?
Да, я посмотрел Сомнение в Нью-Йорке. Это был первый спектакль, от которого у меня было настоящее «вау». Он шёл в маленьком театре, и всё было очень камерно, близко — думаю, поэтому это так сильно на меня подействовало.
Так близко, что прямо на тебя дышали?
Именно. Было ощущение, что всё происходит прямо передо мной. И честно — меня туда чуть ли не силком затащили, я не особо хотел идти. Наверное, ещё и поэтому это меня так впечатлило: я пришёл с недовольной миной, а вышел в полном восторге. До этого я, в основном, смотрел спектакли с участием отца (Кита Аллена). Видел его в Празднике и Комнате, потом он играл в Возвращении домой — это было круто. Но Сомнение стало для меня настоящим толчком. Оно не решило за меня всё, но точно придало уверенности. Тогда я ещё метался — футболист или актёр…
Футболист? Серьёзно?
Да шучу я! Никогда бы не стал футболистом. Хотя, конечно, семья была для меня источником вдохновения, и даже до Сомнения я всегда хотел стать актёром. Я люблю сцену. Недавно играл в пьесе Джесси Айзенберга Добыча — было классно. Сейчас это прозвучит как заученная фраза, но Джесси вдохновляет: он никогда не халтурит. Мог слетать в Канны, вернуться — и сразу на репетицию. Ни следа джетлага, просто сразу в бой. Я этим очень восхищаюсь. Хотя играть каждый вечер — это, честно говоря, немного пытка. Но приятная.
Тебе нравится себя мучить?
Просто я стараюсь не выбирать лёгкий путь. Вот, например, персонажи вроде Теона Грейджоя в Игре престолов… Я бы хотел сказать, что такие роли «весёлые», но на самом деле нет. Это не весело. Это требует полного погружения. Но именно поэтому играть Теона было настоящей радостью.
«Я стараюсь не идти по лёгкому пути.»
Даже несмотря на все тёмные эпизоды, через которые он прошёл?
Ну да, мрачных моментов было немало. И как актёр — если бы они решили сделать его судьбу ещё мрачнее, мне было бы интересно, как именно. Но как человек, я, наверное, хотел бы увидеть хоть какой-то свет в конце тоннеля для Теона. Хотя кто знает? Я, честно, сам не знаю, что будет дальше. Суть Теона не в том, что он злой. Он просто трагичен. Да, он сделал много ужасных вещей, но в глубине души он просто пытается доказать свою ценность — себе, своей семье. А после того, как он утратил… ну, ты понимаешь… — он стал им не нужен. Его арка — она особенная. Я понял, что роль выстрелила, когда во втором сезоне я попал в тренды Twitter.
Из-за чего ты тогда попал в тренды?
Я же отрубил кому-то голову! (Смеётся) Twitter такое любит. А после третьего сезона всё вообще слетело с катушек. Игра престолов — это американский взгляд на английскую историю, пусть и вольно основанный на Войне Алой и Белой розы. Я с самого начала чувствовал, что сериал выстрелит в Америке. Но только после «Красной свадьбы» стало понятно, насколько он станет огромным. К этой сцене всё и шло — Дэвид (Бениофф) и Дэн (Уайсс) строили к ней путь. У них с самого начала был план. А Джордж Р.Р. Мартин теперь, наверное, в панике дописывает книги!

Мистер Хопкинс, вы как-то сказали, что чем больше живёшь, тем больше всё становится похоже на сон. Был ли в вашей жизни момент, когда реальность будто бы начала рассыпаться?
Последние лет тридцать я живу именно так. Это результат сбывшихся мечт — тех, что я вынашивал ещё ребёнком и молодым человеком. Примерно тридцать лет назад я вдруг осознал: «Это же нереально. Всё получилось именно так, как я себе представлял». Моя жизнь вся такая, и меня завораживает эта сила, которая есть у каждого из нас — мы создаём свою реальность по ходу дела.

Мистер Камбербэтч, что для вас счастье?
Счастье — это просто быть. Быть в данный момент. Если вы ищете счастье, значит, вы несчастливы.
Глубоко сказано!
Но это правда. Если начать искать его — это как горшок с золотом в конце радуги. Мне близка идея, что ваш ум способен формировать собственную реальность — какой бы тяжёлой и мрачной ни была ваша ситуация.
Вы практикуете буддийскую медитацию — эта мысль оттуда?
Именно.

Кристиан, какой съёмочный опыт был для вас самым весёлым?
Первое, что приходит в голову — это работа с Вернером Херцогом на «Спасении рассвета». Мы, включая самого Вернера, делали вещи, на которые окружающие смотрели с ужасом: «Ребята, вы же умрёте! Что вы творите? Вы и правда хотите поймать дикую змею и рискуете, что она вас укусит?!» Это были потрясающие времена. Сумасшедшие пилоты вертолётов в Таиланде срезали верхушки деревьев, пока мы пролетали над джунглями на экстремально низкой высоте… Я обожал эти моменты. По-настоящему.

Мистер Нолан, в таких фильмах, как «Интерстеллар», «Престиж», «Довод» и теперь «Оппенгеймер», часто присутствует элемент науки. Почему?
Думаю, мой интерес к физике, к науке и Вселенной зародился ещё в детстве. Я рос в конце 70-х, и когда был маленьким, вышла первая «Звёздные войны» Джорджа Лукаса. Научная фантастика тогда по-настоящему зажигала воображение. Благодаря этому научные программы, например, «Космос» Карла Сагана, старались опираться на наш интерес к фантастике. Это меня зацепило, и я перенёс это в кино — особенно в «Интерстеллар», где работал с Кипом Торном, лауреатом Нобелевской премии. Это дало понять, какие драматические возможности открывает научный взгляд на Вселенную — он может быть невероятно увлекательным.

Мистер Фаррелл, влияет ли вера на ваше восприятие жизни?
Вера — это очень важно. Это как с лошадью: если хочешь повернуть налево, сначала смотришь влево, а уже потом дёргаешь поводья. С людьми то же самое: туда, куда направлено твоё внимание, туда ты и идёшь. В этом смысле воображение и рассказы (истории) играют огромную роль — они помогают добраться до чего-то более настоящего, более глубокого.

Мистер Фёрт, повлияли ли Голливуд и модная индустрия на то, как люди воспринимают красоту?
Раньше красота в человеке воспринималась как нечто достойное, как повод для восхищения. Сегодня, если человек красив, сразу предполагается, что он пустышка и легкомысленный. В современном обществе красивая внешность почти автоматически означает отсутствие глубины. Думаю, многим талантливым и умным людям, которые к тому же красивы, приходится очень стараться, чтобы не полагаться исключительно на внешность.

Мистер ДеВито, до актёрской карьеры вы зарабатывали на жизнь как парикмахер. Это как-то помогло вам подготовиться к съёмкам в кино?
Вся суть актёрской профессии в том, чтобы черпать из собственного жизненного опыта. Ты стараешься использовать то, что прожил. Я работал в салоне красоты моей сестры, был парикмахером — и каждый день имел дело с самыми разными людьми. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что заставляет людей улыбаться, что помогает им чувствовать себя комфортно. Всё строится на взаимоотношениях. Я думаю, это мне сильно помогло: ежедневно, с утра до вечера, я общался с людьми. Эти ситуации раскрепощают, дают уверенность в разговоре, особенно с незнакомцами.

Мистер Трехо, похоже, вы тот актёр, который открыт для любых проектов. Это правда?
Абсолютно. Это как быть маляром, понимаете? Будь то дом с двумя спальнями или с двенадцатью — я покрашу всё одинаково. Если кто-то приносит мне сценарий, я читаю его — и если он мне нравится, я соглашаюсь. Роль — не так важна.

Мистер Линч, вы начали заниматься трансцендентальной медитацией из-за проблем с гневом?
Нет. Но я заметил, что у меня действительно был гнев. У многих людей есть гнев, и я был одним из них. Люди направляют гнев на тех, на ком можно его сорвать — я срывался на своей первой жене. Потом я начал медитировать, и через две недели она подошла ко мне и спросила: «Что происходит?» Я ответил: «В смысле?» И она сказала: «Куда делся твой гнев?» Он исчез. Часто, когда люди начинают медитировать, они сами ещё не замечают изменений, а вот окружающие — замечают первыми.

Мистер Керри, у вас когда-нибудь было духовное прозрение?
Ну, за последние несколько лет я пережил множество изменений, осознаний — можно сказать, пробуждений. Всё, чем я сейчас занимаюсь творчески, как будто связано с осознанием отсутствия «я». Что мы такое? Зачем мы здесь? И ответ на оба вопроса, насколько я могу судить, — ничто, без причины. Всё просто игра формы.