Энтони Хопкинс: «Я вижу морщины, но мне всё равно»

Мистер Хопкинс, вы как-то сказали, что чем больше живёшь, тем больше всё становится похоже на сон. Был ли в вашей жизни момент, когда реальность будто бы начала рассыпаться?
Последние лет тридцать я живу именно так. Это результат сбывшихся мечт — тех, что я вынашивал ещё ребёнком и молодым человеком. Примерно тридцать лет назад я вдруг осознал: «Это же нереально. Всё получилось именно так, как я себе представлял». Моя жизнь вся такая, и меня завораживает эта сила, которая есть у каждого из нас — мы создаём свою реальность по ходу дела.
Вы считаете, у актёров и режиссёров более богатая внутренняя жизнь? Про актёров часто говорят, что они эмоциональнее, чувствительнее.
Честно говоря, я всегда с подозрением относился к слову «искусство» в применении к актёрству. Я всегда считал себя простым, «мясо с картошкой» актёром, без всей этой высокопарной чепухи. Так что я скорее скептик. Но, пожалуй, актёрство — это всё-таки творческий процесс. Как, впрочем, и режиссура, и музыка. Я считаю себя творческим человеком — и это не обязательно значит быть актёром, музыкантом или художником. Если вы работаете в креативной профессии, у вас просто чуть острее восприятие. Но это не делает вас особенным.
«Иногда чувствую усталость и думаю: „Может, пора завязывать?“ Но не хочу просто уйти на пенсию»
Хотя многие актёры явно считают себя особенными…
Вот с этим нужно быть осторожнее. Если начинаешь верить, что дышишь каким-то особенным кислородом только потому, что ты — особенный человек, это уже путь в безумие. Много таких людей в студиях. Они действительно уверены в своей исключительности. Я думаю, актёры наделены — или прокляты — чуть более обострённым восприятием. Но важно уметь пользоваться этим. Всё. Это не значит, что ты лучше кого-то. Просто у нас мозги так устроены.
Были ли режиссёры, которые вдохновили вас?
Много. У каждого свои причуды. Я работал с Оливером Стоуном, Спилбергом — с лучшими, и мне очень повезло. Когда сам режиссирую, стараюсь делать по-своему. Понятно, что я под влиянием других. Оливер Стоун — великий режиссёр, я смотрел кучу фильмов за эти годы, но стараюсь создавать что-то из собственного воображения. Нарушать правила, баловаться, снимать необычное кино — просто ради удовольствия.
Актёрская профессия помогает сохранять молодость?
Да. Я молод! (смеётся) Если ты творишь и не даёшь мозгу простаивать — это разумно. Иначе начинаешь медленно умирать. Хотя иногда я устаю и думаю: «Может, хватит?» Но не хочу просто выйти на пенсию. Мне всё это по-прежнему нравится. И я буду продолжать, пока могу.
Вы до сих пор одержимы актёрством?
Раньше — да. Сейчас — уже нет. Сейчас я, пожалуй, получаю от этого больше удовольствия, потому что стало проще. В театре я уже работать не могу — для меня это слишком серьёзно, как тюрьма. Я уважаю тех, кто может, но сам — не могу. Мне хочется жить, а играть — так, между делом.
Чем вы сейчас живёте?
Играю на пианино — это моя любовь. Читаю, пишу музыку, рисую. Очень насыщенная творческая жизнь. И это не из-за какой-то маниакальной одержимости творчеством. Я просто кайфую от процесса. Не знаю, хороший ли я художник, но я рисую. Быстро. Акрилом. И вроде получается. Композирую музыку, играю на рояле, много читаю. Всё хорошо. Актёрство — это теперь что-то вроде дополнения.
«Смертность — это великий освободитель. Она в итоге освобождает тебя от всего. И в этом — вкус жизни»
Кажется, вы в гармонии с собой…
Жаль, что в молодости я не знал того, что чувствую и понимаю сейчас. Эта лёгкость, мир с собой. В молодости ты всё воспринимаешь слишком серьёзно, всё будто жизненно важно. А потом смотришь назад и думаешь: «А чего это я так парился?» Ничего настолько важного нет. Просто живи, потому что мы здесь ненадолго.
Значит, вам нравится стареть?
Да. Я слежу за собой. Смотрю в зеркало — вижу морщины, но мне всё равно. Сейчас хорошее время. Почему — не знаю, но оно хорошее. Смертность — это великий освободитель. Она в итоге освобождает тебя от всего. И это делает жизнь насыщеннее. Почитайте Карла Юнга. Всё становится ярче, потому что это и есть жизнь. Мы не знаем, что там дальше — и в этом весь кайф.
Вы добились всего, о чём мечтали?
Даже больше. Мне очень повезло. Да, у меня были проблемы, трудности. Но я двигаюсь дальше. У меня была отличная жизнь, и я за неё очень благодарен.

Мистер Камбербэтч, что для вас счастье?
Счастье — это просто быть. Быть в данный момент. Если вы ищете счастье, значит, вы несчастливы.
Глубоко сказано!
Но это правда. Если начать искать его — это как горшок с золотом в конце радуги. Мне близка идея, что ваш ум способен формировать собственную реальность — какой бы тяжёлой и мрачной ни была ваша ситуация.
Вы практикуете буддийскую медитацию — эта мысль оттуда?
Именно.

Кристиан, какой съёмочный опыт был для вас самым весёлым?
Первое, что приходит в голову — это работа с Вернером Херцогом на «Спасении рассвета». Мы, включая самого Вернера, делали вещи, на которые окружающие смотрели с ужасом: «Ребята, вы же умрёте! Что вы творите? Вы и правда хотите поймать дикую змею и рискуете, что она вас укусит?!» Это были потрясающие времена. Сумасшедшие пилоты вертолётов в Таиланде срезали верхушки деревьев, пока мы пролетали над джунглями на экстремально низкой высоте… Я обожал эти моменты. По-настоящему.

Мистер Нолан, в таких фильмах, как «Интерстеллар», «Престиж», «Довод» и теперь «Оппенгеймер», часто присутствует элемент науки. Почему?
Думаю, мой интерес к физике, к науке и Вселенной зародился ещё в детстве. Я рос в конце 70-х, и когда был маленьким, вышла первая «Звёздные войны» Джорджа Лукаса. Научная фантастика тогда по-настоящему зажигала воображение. Благодаря этому научные программы, например, «Космос» Карла Сагана, старались опираться на наш интерес к фантастике. Это меня зацепило, и я перенёс это в кино — особенно в «Интерстеллар», где работал с Кипом Торном, лауреатом Нобелевской премии. Это дало понять, какие драматические возможности открывает научный взгляд на Вселенную — он может быть невероятно увлекательным.

Мистер Фаррелл, влияет ли вера на ваше восприятие жизни?
Вера — это очень важно. Это как с лошадью: если хочешь повернуть налево, сначала смотришь влево, а уже потом дёргаешь поводья. С людьми то же самое: туда, куда направлено твоё внимание, туда ты и идёшь. В этом смысле воображение и рассказы (истории) играют огромную роль — они помогают добраться до чего-то более настоящего, более глубокого.

Мистер Фёрт, повлияли ли Голливуд и модная индустрия на то, как люди воспринимают красоту?
Раньше красота в человеке воспринималась как нечто достойное, как повод для восхищения. Сегодня, если человек красив, сразу предполагается, что он пустышка и легкомысленный. В современном обществе красивая внешность почти автоматически означает отсутствие глубины. Думаю, многим талантливым и умным людям, которые к тому же красивы, приходится очень стараться, чтобы не полагаться исключительно на внешность.

Мистер ДеВито, до актёрской карьеры вы зарабатывали на жизнь как парикмахер. Это как-то помогло вам подготовиться к съёмкам в кино?
Вся суть актёрской профессии в том, чтобы черпать из собственного жизненного опыта. Ты стараешься использовать то, что прожил. Я работал в салоне красоты моей сестры, был парикмахером — и каждый день имел дело с самыми разными людьми. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что заставляет людей улыбаться, что помогает им чувствовать себя комфортно. Всё строится на взаимоотношениях. Я думаю, это мне сильно помогло: ежедневно, с утра до вечера, я общался с людьми. Эти ситуации раскрепощают, дают уверенность в разговоре, особенно с незнакомцами.

Мистер Трехо, похоже, вы тот актёр, который открыт для любых проектов. Это правда?
Абсолютно. Это как быть маляром, понимаете? Будь то дом с двумя спальнями или с двенадцатью — я покрашу всё одинаково. Если кто-то приносит мне сценарий, я читаю его — и если он мне нравится, я соглашаюсь. Роль — не так важна.

Мистер Линч, вы начали заниматься трансцендентальной медитацией из-за проблем с гневом?
Нет. Но я заметил, что у меня действительно был гнев. У многих людей есть гнев, и я был одним из них. Люди направляют гнев на тех, на ком можно его сорвать — я срывался на своей первой жене. Потом я начал медитировать, и через две недели она подошла ко мне и спросила: «Что происходит?» Я ответил: «В смысле?» И она сказала: «Куда делся твой гнев?» Он исчез. Часто, когда люди начинают медитировать, они сами ещё не замечают изменений, а вот окружающие — замечают первыми.

Мистер Керри, у вас когда-нибудь было духовное прозрение?
Ну, за последние несколько лет я пережил множество изменений, осознаний — можно сказать, пробуждений. Всё, чем я сейчас занимаюсь творчески, как будто связано с осознанием отсутствия «я». Что мы такое? Зачем мы здесь? И ответ на оба вопроса, насколько я могу судить, — ничто, без причины. Всё просто игра формы.

Господин Джармуш, вы живёте в Нью-Йорке уже более 40 лет. Считаете ли вы себя ньюйоркцем?
Я живу там так долго, но всё же я не ньюйоркец. Родом я из Акрона, штат Огайо, рядом с Мичиганом. Когда кто-то называет меня ньюйоркцем, я вздрагиваю. Я также жил в Берлине. Мне нравится Токио — он такой странный и прекрасный. Я люблю Париж весной. Я люблю Рим. Я люблю города! Я думаю о городах как о своих любовницах.