Рассел Кроу: «У меня есть собственный моральный стандарт»
Мистер Кроу, какова ваша самая большая слабость?
Курение — с огромным отрывом! Мне нравится выпить, но я не пью каждый день или что-то в этом духе. Я даже не уверен, что курение вообще можно назвать слабостью, скорее нужно какое-то другое слово, которое подчеркнёт всю абсурдность этого.
Вы когда-нибудь пытались бросить?
Бросал, а потом снова начинал! Самое неприятное, что я ощутил, когда бросал, — будто лишился способности принимать решения. Я пробовал бросать постепенно, пробовал заменители никотина, но в конечном счёте не добился цели. В 2010 году я не курил четыре месяца, был в Нью-Йорке на пресс-неделе, и на третий день просто сказал: «Дайте мне, сигарету!» Но я не хочу быть ни сторонником курения, ни противником. Люди пусть делают, что хотят. Я сам принял это глупое решение, когда был молод, сам виноват — вот и живу с этим.
Вы вмешиваетесь, когда ваши дети совершают глупости, или даёте им учиться на собственных ошибках?
У нас, как и у всех родителей сегодня, были ситуации, когда то, что дети находят в интернете, просто лишает дара речи. То, к чему получают доступ юные умы и сердца, такие вещи в мои годы даже не приходили бы в голову до двадцати с лишним! Это очень пугает.
Это заставляет их взрослеть быстрее — и это не всегда хорошо.
Точно, цинизм появляется у них всё раньше. А это нездорово. Конечно, когда ты становишься старше, нужно уметь распознавать бред. Но если ты становишься циничным слишком рано, теряешь веру в учителей, в людей в форме и тому подобное — это ведёт к плохому. Что происходит дальше? Они прячутся в своих компьютерах, потому что только там находят ту уверенность и сложность, которых ждут от жизни. Когда компьютерные игры становятся более захватывающими, чем урок истории — ты в дерьмовой ситуации.
А как насчёт кино? Насилие или секс на экране — тоже то, от чего вы стараетесь их оградить?
Возьмём, к примеру, фильм Комната. С точки зрения кинопроизводства я его оценил, и внутреннее напряжение он у меня вызвал. Но нужно ли мне это в жизни? Нужно ли мне переживать это? Проблема не в том, что показывают на экране — проблема в той тьме, которая поднимается внутри тебя.
Что вы имеете в виду?
Ты начинаешь представлять происходящее и проецировать это на свою жизнь. Я буквально кричал: «Прыгай, мальчик! Убирайся из этого фургона!» Я был полностью вовлечён в фильм — это, конечно, круто. Но моя жизнь от этого не улучшилась. Я просто представил, через что проходит эта женщина. Даже простая сцена, когда ребёнок впервые едет в машине и смотрит вверх — великолепный момент. Но я не уверен, что тёмные стороны человечества чему-то нас учат. А если воспитание наших детей — не главный приоритет, мы никуда не движемся.
Ваши родители задавали вам моральные ориентиры?
Да, думаю, это естественно.
Они мудрее вас?
Моя мама — точно! И папа тоже. Они не осуждающие люди, скорее живут по принципу: «Живи и дай жить другим». Их представления о морали не клишированные. Например, хотя они женаты уже 55 лет, они не считают, что так должно быть у всех. Они благодарны друг другу, у них были взлёты и падения… Но они остались вместе, потому что это даёт им особый комфорт. Когда у тебя появляются дети, ты начинаешь смотреть на всё через призму того, что ты хочешь, чтобы они вынесли из ситуации.
Это влияет на то, что вы делаете и как?
Да, конечно. Например, я просто интуитивно понимаю, что если я приведу домой девушку, это их выбьет из колеи. Ну да, я расстался с их мамой, но я не хочу устраивать парад подружек и показывать, насколько я теперь свободен. Это касается всех. Как мама или папа, ты думаешь о том, что твои дети всё это видят. Как и мои родители, я надеюсь быть для своих детей примером.
Но как человек публичный, вы не чувствуете, что к вам предъявляют повышенные требования?
Наверное, я из тех, в кого любят тыкать пальцем. Очень легко повесить на меня разные ярлыки. Мне всё равно, но мне важно, как это влияет на моих детей.
Вы имеете в виду, как вас изображают в медиа?
Да, но я не могу это остановить! Они всё увидят. Даже если дома им запрещено гуглить меня, ничего не мешает сделать это у друзей. Так что мне пришлось с ними обо всём этом поговорить. И, как ни странно, в этом есть и плюсы.
Потому что они вас не идеализируют?
Да. Некоторые дети вырастают, чрезмерно идеализируя родителей, а потом, когда те оказываются просто людьми, у них будто земля уходит из-под ног. Я стараюсь быть максимально настоящим. Я — это я. У меня есть собственный моральный стандарт. Я знаю, что такое хорошо, что такое плохо, и что мне комфортно. Если ты живёшь по своему моральному коду — тебе будет комфортнее. А если пытаешься жить по чужим правилам — вот это уже не про меня. И если бы я был таким, я бы ничего хорошего своим детям не дал, живя в этой лжи.
Мистер Бушеми, возможно ли вообще полностью контролировать ситуацию, когда вы работаете над фильмом как актёр?
Я не особо беспокоюсь о контроле. Думаю, когда ты актёр, ты в каком-то смысле изначально отказываешься от контроля, если только сам не режиссируешь фильм. И, наверное, меня это особо не тревожит, когда я работаю с действительно хорошими режиссёрами. Кино — это совместное творчество, и я считаю, что все хорошие режиссёры окружают себя лучшими людьми.
И наоборот. Вы как-то сказали, что если бы Квентин Тарантино был «редкостным придурком», которого никто не уважал, то он бы полностью потерял контроль над съёмками «Бешеных псов».
(Смеётся) Когда я это сказал? Вы, похоже, покопались основательно!
Мисс Суинтон, вы довольны тем, как изменилась киноиндустрия с тех пор, как вы начали карьеру в 1980-х?
Это забавное время, чтобы задать мне такой вопрос, потому что недавно я была на сцене Берлинале, в том же зале, где мы с Дереком Джарменом показывали Friendship’s Death, фильм, который мы сняли в 1986 году. Я словно пребываю в состоянии грёзы, как будто ко мне пришло прошлое. Так что, да, это удачный день, чтобы задать мне такой вопрос, потому что я действительно размышляю: каким всё было тогда? По чему я скучаю? А по чему — нет? Признаюсь, я скучаю по многому в том, как мы снимали фильмы в Лондоне в восьмидесятые и девяностые годы при поддержке Британского института кино...
Господин Кассель, почему вы так часто играете резких, «сырых» персонажей?
Думаю, потому что именно к таким ролям я и тянусь. Даже в жизни, когда я наблюдаю за людьми... Во французском у нас есть выражение à plusieurs couches (многослойный).
Вы имеете в виду многослойные личности?
Да. То, как люди себя ведут — парадоксы, противоречия. Все эти штуки, с которыми нам приходится жить, притворяясь, будто всё просто: чёрное или белое. А ведь именно в этом и кроется самое интересное в человеческой природе. В том, что мы должны делать одно, а изображать совсем другое. Вот тогда и становится по-настоящему увлекательно. Если ты просто говоришь то, что чувствуешь, — это не так интересно. А вот когда приходится врать — вот это уже интересно.
Господин Дефо, какой фильм сильнее всего повлиял на вашу жизнь?
Сложно сказать. Наверное, первый — Без любви (1981), или, может быть, Жить и умереть в Лос-Анджелесе. Очевидно, Взвод, но это уж слишком очевидный ответ. Он действительно изменил уровень узнаваемости, на какое-то время поднял мой статус, но вместе с этим принёс и проблемы. После Взвода стало очень трудно находить хорошие роли.
Мистер Феррелл, в какой период своей жизни вы больше всего пили?
Определённо в колледже. Но и когда я был на Saturday Night Live, мы с актёрами тоже нередко выбирались куда-нибудь. Это легко, когда живёшь в Нью-Йорке и не нужно никуда ехать за рулём. Нью-Йорк — отличное место для тусовок. В двадцать и даже в тридцать лет я хорошо проводил время, да. Но не было ни разу, чтобы я проснулся с мыслью: «Пора завязывать, у меня проблемы».
Мистер Харрельсон, вы надеетесь на новое поколение?
Я думаю, среди молодых есть настоящие лидеры. Это невероятно вдохновляет. Вот почему я надеюсь, что, наконец, произойдут изменения — в вопросах контроля над оружием, экологии. Когда молодёжь поднимает эти темы, они говорят из очень чистой позиции.
— Мистер Кроненберг, многие называют фильмы телесного ужаса «кроненберговскими». Как вы относитесь к тому, что ваша фамилия стала прилагательным?
Если употребляют в правильном контексте — мне, конечно, это приятно! Я раньше шутил, что цель любого режиссёра — стать «феллиниевским». Когда твоё имя начинает что-то значить само по себе. Мы же говорим: «Это был феллиниевский опыт». Так что если кто-то говорит, что фильм — кроненберговский… Мне это нравится. Единственное, что меня немного смущает — это термин «телесный ужас». Я сам его никогда не использовал! Это был молодой журналист, который его придумал, и с тех пор термин прижился — мне уже его не контролировать. Но сам я никогда не считал, что занимаюсь «телесным ужасом».
Мистер Соркин, в каком настрое вы садитесь писать?
Я могу писать только тогда, когда у меня хорошее настроение. У меня есть дочь-подросток, и если у неё что-то не так — проблемы в школе или просто типичные подростковые штуки — день для меня окончен. Я уже не смогу писать. Когда я работал над «Западным крылом», если мы с женой утром ссорились, если между нами было хоть немного напряжения, по дороге на работу я всегда звонил ей и говорил: «Слушай, я знаю, ты злишься, но можешь сделать мне одолжение? Давай прямо сейчас помиримся, потому что мне надо писать следующий эпизод».
Господин Броуди, можно ли сказать, что сегодня у вас больше творческой энергии, чем когда-либо?
Я весь горю! У меня всегда была творческая энергия, но сейчас у меня больше вдохновения. Думаю, мы все прошли через непростое время, и это пробудило в нас осознание времени — того, как оно уходит, как оно мимолётно... Я хочу направлять свою энергию на что-то хорошее, на созидание — и, надеюсь, не растрачивать её зря. В этом весь смысл моего существования. Каждый день я что-то создаю — в разных формах: я не переставая рисую, пока спина не ломит. Занимаюсь музыкой — уже тридцать лет как — сочиняю, создаю звуковые полотна. Во мне просто есть это жгучее желание творить.
Мистер Пачино, как вы справляетесь с грузом собственных достижений?
Не знаю. Я просто не думаю об этом в таких терминах. Я не воспринимаю роли как достижения. Это роли, которые ты играешь, картины, которые ты написал. Ну представьте актёра, который говорит: «Я больше не хочу сниматься, потому что не смогу сделать лучше, чем в последнем фильме. Пожалуй, пора завязать». Мы бы назвали это «почивать на лаврах», и вроде как так делать не стоит. Хотя я-то как раз за! Лежишь себе на лаврах, получаешь чек с нулями, осваиваешь новую профессию… Но по какой-то неведомо упрямой причине я продолжаю возвращаться к этому ремеслу.