Роджер Дикинс: «Когда снимал на пленку, я первым видел актёрскую игру»
Знаменитый оператор о взрывоопасных киноопытах юности и работе над новой драмой Сэма Мендеса — Империя света.
Роджер Дикинс — титан киноиндустрии, которому не нужны представления. За четыре десятилетия (и счёт продолжается) он собрал завидный список режиссёров, с которыми работал. Родом из Торки, Дикинс стал новатором операторского искусства и подарил миру одни из самых визуально завораживающих кадров в фильмах братьев Коэн, Дени Вильнёва и Мартина Скорсезе.
В Империи света он снова объединился с Сэмом Мендесом — в пятый раз. И на этот раз отказался от эффектных «однокадровых» приёмов, которые принесли ему «Оскар» за военную драму 1917, сменив грязные поля сражений на уютный прибрежный кинотеатр, полный той самой ностальгии, что светится с экрана. Тем не менее, поиск (точнее, строительство) идеального кинотеатра оказался задачей не менее сложной.
LWLies: Что вам понравилось в Империя света, когда вы впервые прочитали сценарий?
Дикинс: Он точно передал атмосферу начала 80-х — времени, которое я хорошо помню. Я тогда уже уехал из Торки, жил в Лондоне, всё ещё снимал документалки и постепенно переходил к игровому кино. Но я часто возвращался домой, так что этот период живо стоит перед глазами.
Вы почувствовали ностальгию?
Я люблю приморские города, и мне больно видеть, как они разрушаются из-за ненужной современной застройки. Многие здания в георгианском и курортном стиле просто уничтожают. Это печально.
Мне это знакомо. Я из Абердина — за последние 20 лет всё побережье изменилось. А фильм напомнил мне о состоянии независимых кинотеатров, особенно местного Belmont Filmhouse, который недавно закрылся.
Я помню, в Торки было пять кинотеатров в пешей доступности от моего дома. Но даже тогда зимой в зале было по четыре-пять человек. Грустно. Сейчас, по-моему, осталось только два — остальные исчезли.
У вас был «свой» кинотеатр в детстве?
Их было несколько, зависело от программы. В одном показывали европейское артхаусное кино. У нас даже был небольшой киноклуб, где шли совершенно разные фильмы. А в обычных кинотеатрах крутили Звуки музыки — помню, это было на моём первом свидании. Был выбор.
Помните ли вы какие-то особенно запомнившиеся просмотры?
Да, именно в том киноклубе. Зимой в приморском городе делать особо нечего. Я ходил туда, и у них был 16-мм проектор, складной экран, показывали Альфавиль, Прошлым летом в Мариенбаде. Но особенно помню Военную игру Питера Уоткинса. Этот фильм прокатали всего пару недель по киноклубам и фестивалям, а потом BBC запретила его на 25 лет. Это было про ядерную атаку на Лондон — невероятно сильное кино. И особенно врезалось в память, как две пожилые дамы на первом ряду просто упали в обморок. Им стало плохо — настолько фильм был жёсткий. Вот она — сила кино. Даже сейчас, если посмотреть, становится жутко — предельно правдоподобное описание того, что произойдёт, если в Лондон попадёт бомба. Помню это до мелочей.
Прошлая ваша работа с Мендесом — 1917 — была технически сложной. А Империя света ощущался как более камерный проект?
Да, проект был меньшего масштаба — у нас не было бесконечного графика, да и бюджет на технику был ограничен. Но подстраиваешься под ситуацию. Найти нужный кинотеатр — это было решающим моментом, который и определил съёмки в Маргейте, хотя изначально рассматривались Брайтон, Уортинг или другие города на юге. Но когда выбрали локацию, сразу стало ясно, что она даёт, а что — нет. Лобби кинотеатра не подходило — как и в других местах, где мы искали. Ни одно не соответствовало тому, что представлял себе Сэм. Тогда стало ясно: надо строить. Остался вопрос — строить в павильоне или на натуре? Нам повезло: рядом со зданием кинотеатра нашёлся пустой участок, где можно было возвести лобби с тем же видом, что и у оригинального здания. Это была возможность, от которой глупо было отказываться.
Что не так было с оригинальным лобби? Какие требования были?
Сэм хотел просторное фойе с панорамным видом на набережную и море. И — лестницу на второй этаж, в зал №1. Это было прописано в сценарии. А в реальности во всех кинотеатрах были низкие потолки и никакого вида на море. Dreamland — кинотеатр, где мы снимали, — красивый, в духе эпохи. Но его лобби тоже оказалось тесным, а вход в залы — через странный закоулок сзади. В итоге нам просто пришлось строить всё с нуля.
Обсуждали ли вы с Сэмом визуальный стиль фильма?
Сначала он подумывал снимать в чёрно-белом. Мы обсуждали идею съёмки «с рук» — чтобы было сыро и живо. Мне, честно говоря, идея монохрома не нравилась. В итоге мы пришли к выводу, что фильм должен быть сдержанным, тихим. Это актёрское кино, в первую очередь. Задача — не отвлекать от игры. Просто дать персонажам жить в кадре. Подход был максимально простой. Такие вещи складываются со временем — сначала обсуждение, потом поиски локаций, потом — работа на площадке. Очень многое рождается в моменте, в зависимости от того, как актёры чувствуют пространство.
Как работалось с голубями?
О, они были отличные. У нас был дрессировщик, всё по-серьёзному. Забавно, что у Майкла (Уорда) была фобия — он панически боялся голубей. Настоящая орнитофобия. Ему пришлось пройти через долгую подготовку, чтобы просто суметь взять голубя в руки.
Вы давно спокойно относитесь к цифровой съёмке. Почему решили снимать Империю света на цифру, особенно учитывая, что фильм во многом посвящён искусству проекции?
Решения как такового не было. Мы уже снимали 1917 на камеры Alexa LF с объективами Signature Prime, и Сэм просто предложил: «А почему бы не использовать ту же систему?» Вопрос плёнки даже не поднимался. Конечно, было бы здорово, но цифровая съёмка сегодня объективно даёт больше преимуществ — и по стоимости, и по размерам камер, и по стабилизации. Если разложить по полочкам — снимать на цифру логично. Видна ли разница? Иногда, да — глянешь и подумаешь: «Вот это точно цифра». Но я вспоминаю, как снимал на плёнку — и тогда тоже бывало: «Блин, ну видно же, что это плёнка — не нравится». Я до сих пор снимаю на плёнку фото. Жалею, что не стал фотографом — поэтому и выпустили в прошлом году книгу с моими снимками. Но кино давно снимаю на цифру — и не жалею ни секунды. Всё дело в изображении — в свете, в атмосфере. Если оператор знает, что делает — не так уж важно, чем он снимает.
Было нечто волшебное в плёнке, когда на площадке не было мониторов, режиссёр рядом, актёр — перед камерой. Чистота, простота. Но это уже совсем другой мир, ушедший. Сейчас везде мониторы, сто штук. Раньше я первым видел актёрскую игру в кадре — и это было потрясающе. Сейчас это всё ещё захватывает — я всё равно чувствую, что вижу раньше других, пусть и с задержкой в долю секунды. Но режиссёры теперь редко бывают у камеры — они сидят в палатке где-то рядом.
В кинотусовках съёмка на плёнку всё ещё считается священной.
Пусть снимают как хотят. Я тоже люблю плёнку, не поймите неправильно. Если совсем уж по-честному — я бы хотел, чтобы мы до сих пор снимали на чёрно-белую плёнку. И, возможно, даже без синхронного звука. Но где граница? Когда началась колонизация? Как только человек покинул Африку, он стал колонизатором. Невозможно вернуться назад — мир меняется. Можно сожалеть, можно ностальгировать по тому, как выглядело побережье 50 лет назад. Но сейчас у нас есть медицина, образование и гамбургеры.
